Хотя я зритель эмоциональный и отзывчивый, все же мне удалось удержаться от слез над трупами веронских любовников, мужественно перенести гибель чудной Розетты, но на спектакле «Не танцы» я сдалась. Но не участь Гекубы оплакивала я, это были слезы от радости встречи с театром. Таким театром, который я люблю, от разговора на том театральном языке, который мне близок, от вскрытия тех проблем, которые меня волнуют. Спектакль «Не танцы» это — не танцы, это трагедия, в финале которой катарсис наступает.

Ад — это другие, говорил Сартр, которого режиссер спектакля Евгений Корняг, очевидно читал. Но он пошел дальше и в его спектакле ад это другие, но ад, это и ты сам. Этот ад — агрессия, тяга к насилию, ярость, ненависть, которая живет в каждом из нас. Вот красивые девушки с обворожительными улыбками танцуют для нас, но музыка прерывается, и они превращаются в четырех разгневанных фурий. Сколько ненависти и боли в их яростных криках, сколько страдания и как чудовищны они в эти мгновения. Но — секунда, и вот они уже снова обворожительно улыбаются и танцуют для нас, но нас уже не завораживает их танец, слишком страшен тот монстр внутри них, который только вырывался наружу. Как жалки, и смешны, и опасны люди! Вот милая девушка, которой не досталось кавалера, озлобившаяся и несчастная, яростно плюет в одну сторону на счастливцев, плюет в другую, и плюет наверх, на Того, кто допустил несправедливость. Но этот плевок падает на нее саму. Как жалко бедного человека, но как опасен он, и как нелеп. Тупая агрессия и насилие везде: и в любовных отношениях, где мужчина и женщина бессмысленно и жестоко унижают друг друга, стремясь сделать больнее, и в отношениях между народами, уничтожающими друг друга. Возникает аллюзия на самую чудовищную жестокость прошлого века, апофеоз насилия — геноцид евреев. Но не так уж важно про кого эта сцена: гонят это евреев на смерть или метафора про людей, которых толпой гонит по жизни, Тот, в кого не доплюнуть. И людям никуда не деться друг от друга, они идут тупой толпой, из которой кого-то выпихивают пинками, кто-то сам отстает, передвигаясь спиной… Один ударил, оттого что не может не ударить, — и тут же цепочка драк… Кого-то несут, кого-то топчут. Но к концу все подходят одинаковые — голые люди, одинокие и обреченные. На ад.

Зритель на этом спектакле на насилие не только смотрит, он его ощущает: яркий свет слепит глаза и бесполезно от него закрываться ладонью: будут светить, пока слезы не потекут из глаз. Чуть дольше, чем надо для создания иллюзии, — ровно столько, чтобы начать страдать по-настоящему. Оглушают пронзительной музыкой: громче, чем можно безболезненно выдержать, и еле сдерживаешься, чтобы не подхватить несущееся со сцены «Замолчи! Замолчи!» Надрывают сердце пронзительностью и отчаянностью высказываний — чуть сильнее, чем это можно вытерпеть.

И выхода нет: железные двери наглухо закрыты. В них стучат, потом колотят, а затем бьются с разбегу, не жалея себя, разбиваются об эти неприступные двери, встают и снова бегут, чтобы снова разбиться. И только, когда нет сил рваться, и нет сил ненавидеть, когда уже совсем-совсем нет выхода, люди сбиваются в кучу, прижимаются друг к другу, судорожно, болезненно, истово сплетаются в объятиях. И тогда дверь открывается, но в нее уже никто не рвется. Потому что другие — это ад, но они же и спасение.